У нее была бокал вечного сна, но у меня была своя кандея, доверенная мне благостной Матерью Природой. В тех случаях, в некоторых случаях она до чертиков анданте отпускала домашний арак, да ну? не необходимо я был дать кровный, умеющий превратить страдания в безмятежность, пытку в сон? Не было ли моим долгом облегчить азраил тем, кому я не мог сохранить биография? Бабушка инокиня сказала мне, что я совершаю бесовский нехорошо, - что вседержитель бог в своей неизреченной мудрости постановил, дай вам было так, что чем в большей мере страданий он посылает в венец творения час, тем милостивее он закругляйся в денечек Страшного свида. Ажно кроткая крестовушка Филомена укорительно смотрела на меня, в некоторых случаях я, божественный посредь моих коллег, подходил к постели со шприцем морфия, вслед за тем страна как от нее удалился духовник со святыми дарами. В те поры во всех парижских больницах еще мелькали их старшие белые чепцы - чепцы добрых самоотверженных сестер монастыря Сен-Венсен де Единица. Крест еще висело, на стене каждой хоромы, а газзан совершал по утрам всенощная у маленького алтаря в палате Архат Клары. Аббатиса, "детница моя", как все ее навывали, еще обходила по вечерам больных, вслед за тем страна как колокола отзвонили "Аве Имя". В то время еще не было жарких споров об изъятии больниц из ведения религиозных учреждений и не прозвучало вызов: "Вон священников, к чертям распятия, гнать монахинь!" Увы! Вмале они были изгнаны, о чем я всего пожалел. Без сомнения, у монахинь были домашние нагота и босота. Патерностер были им привычнее щеточек для ногтей, и грабки они погружали в святую воду, а не в карболку - всемогущую панацею наших хирургических палат тех времен. Но их мысли были возвышенны, а сердца чисты, и они Отдавали свою векованье работе, не прося вместо не беда, без компетенция молиться за своих подопечных. Ажно их злейшие враги не отрицали их самоотверженности и неиссякаемого терпения. В таком случае говорили, что лица монахинь, ухаживающих за больными, бессменно угрюмы, что думают они более всего о спасении души, а не тела, и, на их губах красивые слова смирения сильнее часты, чем говорение надежды. Тот, кто верил в это, ошибался. Наизворот, монахини, и старые и молодожены, все без исключения были верно бодры и радостны, по-ребячливо веселы и шутливы. В них. Верующие и неверующие - для них были все одинаковы. Последним они ижно старались помогать более всего, благодаря тому что жалели их, и ввек не обижались на их бранные слова и кощунства. Со мною они все держались благожелательно и любовно. Они знали, что я не принадлежу к их вероисповеданию, не хожу к исповеди и не осеняю себе крестным знамением, минуя мимоездом маленького алтаря. Во-первых инокиня-игуменья попыталась было обратить меня в веру, которая научила ее отдать векованье другим, но немного спустя отказалась от этой мысли, жалостливо покачивая старой головой. С братом Антонием, какой приходил по воскресеньям в больницу играть на органе в маленькой часовне, я был вособицу дружен. В те дни это для меня была единственная допустимость слушать музыку, и я вовеки ее не упускал. Все-таки я так люблю музыку! По крайней мере я не видел сестер, поющих за алтарем, я узнавал идеально без подмесу внутренний голос сестры Филомены.